Назад, на главную 

 

Вера и дела

 

Родился я в селе на Житомирщине, церкви у нас не было, так каждое воскресенье я ходил на службу в райцентр. Исключали меня из пионеров, лупили всем классом, срывали крестик, а я все равно ходил. Потом пришла свобода, и смеяться перестали. Потом, уже в девяностом, священник (он не из стукачей был и не из приезжих, местный да честный) сказал: «Ты, вижу, парень чистый сердцем, верующий по-настоящему. Что же делать нам с тобой? Может, помогать будешь нам с воскресной школой»? А попадья толкает его в бок и говорит: зачем, мол, к нам, пусть в семинарию духовную идет, учиться такому надо. Написал батюшка мне рекомендацию и отправили на учебу не куда-нибудь, а в Киев. В духовную семинарию попал – это которая в Михайловском монастыре.

Учился я хорошо, с книгами не расставался. Блаженным Августином зачитывался, что братии приходилось насильно вытаскивать меня из-за стола и вести в трапезную на обед, Иоанна Златоуста под подушкой держал, жития святых под одеялом с фонариком штудировал. До сих пор помню – лежу у себя в келье, сосед храпит, за окном – снег, а я читаю, как Рим осаждают варвары, и святой Лев, папа Римский[1][1], выходит к королю варваров Аттиле из осажденного города, чтобы уговорить его прекратить осаду. Как я восхищался им тогда! У меня глаза на мокром месте, все представляю, как оно было – Рим в осаде, император сбежал, стены вот-вот падут под ударами таранов, а святой выходит из ворот и просит провести его к варвару Аттиле! И после разговора с папой завоеватель разворачивает войско и отправляется прочь от Рима. Надо же иметь такую смелость- выйти навстречу целой армии! И так любить свою паству! Всегда думал, когда стану священником, буду так же любить своих прихожан – заботиться о них, посещать, наставлять, чтобы показывать свою веру не только на словах, но и на деле.

Рядом с нами (на Владимирской Горке) общежитие было – медицинский институт. Я гулял по парку однажды, искал скамейку, где бы с книжкой примоститься (читал как раз творения Силуана Афонского). Вижу – одна свободная скамейка есть, но только на краю девушка сидит, тоже с книжкой. Ну, я сел на противоположном конце. Так и сидели мы, читали. Потом  как-то оказались рядом. Она читала письма Альберта Швейцера – был такой ученый, который поехал в Африку врачом-мисси-онером. То есть, одновременно лечил и проповедовал. Она рассказывала мне, как он ехал в Африку, делал операции чуть ли не в курятнике, а я – как святой Лев шел навстречу варварам, чтобы спасти свою паству от гибели. Так мы и познакомились. Ее звали Катей, и она училась в мединституте, и вышла почитать в парке, потому что в общежитии шумно. Между прочим, про Швейцера этого мне в семинарии профессор рассказывал – он, говорил, сектант-еретик, в Иисуса не верил. «Но дела его – добавил он – были делами святого. А дела говорят о нашей вере лучше слов».

Ну, а с Катей стали мы вместе гулять, читать, а там глядишь, и о свадьбе договорились. Как закончили оба учиться, так и обвенчали нас. Теперь оставалось ждать только распределения. Семинарию я закончил на одни “пятерки”, да и поведение было ничего, поэтому начальство думало, куда бы меня заслать получше. Были у меня все шансы получить хороший приход в хорошем месте. Но так получилось, что направили меня не куда-то, а в Сибирь, в деревню с интересным названием – Стукачевка. Откуда у Киевского патриархата приход в Сибири – не знаю, но скорее всего, что потребовали к себе украинского священника те украинцы, что отсидели сроки в ГУЛАГах, а отбыв ссылку, решили не возвращаться домой, а остаться на обжитых и возделанных сибирских землях. Ни поезда, ни автобусы туда не ходили, а только иногда залетал самолет, привозил оборудование для местной научной базы, которая была там уже не один десяток лет (ученые, отсидев сроки, также предпочли жизнь и работу в Сибири возвращению домой, где их наверняка не ждут). Решили мы с Катей, что первый поеду я, разведаю обстановку, а как устроюсь, так и она присоединится, чтобы Рождество уже отпраздновали вместе. В общем, взял я из вещей самое необходимое, сказал Кате, как книжки паковать если что, и отправился в путь. До России добрался я поездом, там пересел на другой поезд и ехал до безымянного сибирского городка, откуда и вылетал самолет на Стукачевку. Ехал и мечтал, как будем с Катей на новом месте Рождество отмечать. Зима стояла настоящая, мороз аж трещал. Вспоминал я стихи про Рождество:

Стояла зима,

Дул ветер из степи

И холодно было младенцу в вертепе

На склоне холма.

Приехал я как раз перед вылетом. Меня уже не ждали, поэтому предупредили сразу, что парашют мне искать уже не будут (там, оказывается, аварии случаются частенько, потому как техника старая и, что называется, на ладан дышит). Так что парашютов на борту было два, а летело нас трое – пилот, я да парень моложе меня – студент-работяга на каникулах, летел в Стукачевку писать исследовательский очерк о жертвах репрессий. Парень явно не глупый, но шутник – рюкзак точь-в-точь парашютный мешок – большой, брезентовый и защитного цвета, да еще и бросил его прямо на парашюты.

Летели мы над тайгой – вот уж красотища!, – а как уже деревенька наша на горизонте показалась, то вдруг нас основательно встряхнуло, и отовсюду пошел дым.

Студент посмотрел на летчика и неуверенно спросил меня:

-  Падаем, что ли?

Я ответил:

- Похоже на то.

И сам спросил летчика:

- Начальник, что там с нами?

Но тот вместо ответа схватил брезентовый парашютный мешок, нацепил на плечи и, мигом раскрыв дверь, выпрыгнул прежде, чем мы что-то успели сообразить.

Нас осталось двое – и один парашют. Мне было всего двадцать с небольшим. За плечами – родители, церковь, школа, семинария, молодая жена. Впереди – долгая интересная жизнь. Сибирь, академическое село, прекрасные люди, прекрасное будущее, может, карьера… Или – смерть, ранняя смерть. Умирать вообще, наверное, обидно, а умирать молодым, когда еще не порадовался жизни, не успел сделать ничего толкового – обидно вдвойне.

Передо мной этот студент. Или я, или он – кто-то из нас останется жить. От всего сердца мне хотелось, чтобы это был я. Хотелось жить. Гулять вечерами с Катей по тайге, проповедовать бывшим заключенным и их детям, читать святых отцов. Всего лишь один шаг, прыжок – и жизнь продолжается. Но сделать этого я не мог. В церкви, в семинарии меня учили, что смерть – это не самое страшное, что может произойти. Гораздо страшнее перестать быть человеком, каким тебя задумал Бог – бесстрашным, стойким в своих убеждениях и думающим прежде всего о других. Гораздо страшнее – забыть о совести и о страхе перед Богом, Который Сам пошел на крест ради нашего спасения. Святой Лев собой заслонил родной город и церковь от меча завоевателей. Катин миссионер посвятил всю жизнь служению бедным африканцам, отказался от всего, что имел. А мне страшно спасти хотя бы одного ближнего?

В Нагорной проповеди сказано: “Вы – соль земли. Если соль потеряет силу, чем сделаешь ее соленой?…Вы – свет миру…зажегши свечу не ставят ее под сосудом”. Бог дал мне Свой свет, и призвал быть светом. Многие называют себя верующими, но верят только на словах. и таким Бог в свое время скажет:

 

“Отойдите от меня, делающие беззаконие, я никогда не знал вас”.

Таким я быть не хотел.

Бог и данная Им совесть для меня были намного важнее всего остального. Поэтому я твердо сказал студенту:

- Бери парашют и прыгай.

Тот улыбнулся:

- Да нет уж, прыгнем вместе.

- Парашют двоих не выдержит, старый ведь, разобьешься еще. Меня Бог все равно не оставит, а если и умру, так на небо попаду…

Но студент улыбаясь, перебил меня:

- Да нет, просто тот летальщик так заговорился, что по ошибке мой рюкзак вместо парашюта схватил. Так что у нас парашютов хватит на всех. Можешь даже сумку взять!

До сих помню – под нами бескрайняя тайга, где-то сзади догорают обломки самолета, а ветер несет нас прямехонько к селу, откуда уже выбегают люди – нам навстречу. Помню и как служил заупокойную за незадачливым летчиком (зато студент отыскал злополучный рюкзак), и как встречал Катю на железнодорожной станции, и как летели мы в Стукачевку (на этот раз обошлось без неприятностей), и как встречали вместе Рождество дома у одного метеоролога. Перезимовали мы первую зиму, и пошла работа – всем селом ставили церковь, потом мне домик срубили, и стали мы с Катей жить и Богу да людям служить.

С годами я все больше убеждаюсь в том, что для Бога важны не столько слова наши о том, во что мы верим, сколько наши дела. Говорить можно что угодно, язык ведь без костей. А когда до дела доходит, тут-то мы и показываем, какие мы на самом деле верующие. Поэтому перед входом в свою церковь написал я два отрывка их Евангелия: “…И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, да светит всем в доме” и “Вера без дел мертва”.

В. Заславский

 

Деньги и все такое

Помню, еще в школе мне нравились книжки Джека Лондона – про всех этих смелых ребят, которые отправлялись на Север искать золото. Кто-то геройски умирал, а кто-то – возвращался домой с полными карманами и жил потом припеваючи. Вот и сам решил – закончу школу, ну его, это образование! Поеду на Север на заработки, накоплю кучу денег, приеду домой и стану жить припеваючи – пока не деньги кончатся, а там – снова в бой. Рассказал я об этом одноклассникам своим, те посмеялись – не приняли всерьез. Только Ирочка – отличница, с которой сидел я на математике (у кого-то списывать надо было на контрольных), тихо так сказала перед самым уроком: “Ты что, Игорь, так же нельзя – для денег жить”! Тут уж рассмеялся я: тоже мне, нянька нашлась! И что она понимает в этих делах? В общем, так и рос я, мечтая о драках с белыми медведями и о том, как я приеду домой богатым, и все будут только рты разевать и диву даваться.

Так оно и было. после школы все одноклассники мои бегали в поисках подходящего ВУЗа, а я по знакомству нашел хорошую работу – как раз, на Севере, золотой прииск разрабатывать. Родителям, конечно, не понравилось, как я решил, хотели даже настоять, чтобы я учился, но тут я устроил им сцену и пригрозил даже уйти из дома. Уставал, как собака, зато работа была несложная, и платили как следует. Лето в тех краях было коротким и прохладным, зато зима – вот это зима! По пять штанов с подштанниками на себя натягивали, а все равно. Медведей белых не видел я, но остальными обитателями Севера сражаться приходилось – и с четвероногими, и с двуногими… Отпахал я так годков пять, рубликов у меня было очень много, и решил я смотаться домой. Сказано – сделано: попрощался с друзьями, договорился с начальством через два месяца быть. Ехал обратно поездом, место взял самое дешевое – тратиться уже дома буду.

Приехал я, осыпал подарками родителей, потом зашел в школу – и угодил прямо на встречу выпускников. Приятно, конечно, встретить старых боевых товарищей. Кто еще учится, кто уже отстрелялся и работает, кто исчез. Учителя постарели, но все равно – какими были, такими и остались. Даже учительница литературы, которая и “свела” меня с Джеком Лондоном – поседела, сгорбилась немного, а в глазах огонь все тот же, и так же брови вздергивает, когда кто-то неграмотно слово скажет. Поздоровался я с ней, рассказал о житии своем, и говорю в конце:

- Так что, я теперь самый настоящий джек-лондоновский золотоискатель, и старались вы не зря!

А она мне:

- Нет, молодой человек, вы – скорее пират, разбойник с большой дороги. Джек Лондон ведь не об этом писал.

Вот еще мораль пошла. Сейчас начнет про честь и мужество говорить. Ну да ладно, это не суть важно. Встретил я и Ирочку, отличницу нашу. Кто-кто, а она похорошела так, что и не узнать. Заканчивает учебу, готовится работать в школе, преподавать. Тоже мне работа! Даже на хлеб толком не заработаешь, не говоря уже о масле. Но тут вспомнилось старое, мы разговорились, и я проводил ее до самого дома. Мы договорились встретиться на следующий день, потом еще на следующий, и еще на следующий. Получилось, что вместе мы были все полгода, и я в нее по уши влюбился. И тут резко во мне пробудилось желание остаться здесь, с ней, найти обычную работу, жить нормально. Но – пора было возвращаться на заработки. Деньги имеют свойство кончаться, а когда в кошельке ветер гуляет, особо о высоких материях не порассуждаешь. Обменялись мы с Ирой адресами, и договорились писать друг другу, а через два года я вернусь, и тогда мы поженимся.

Место взял себе как прежде – плацкартное. И оказался у меня в соседях священник пожилой. Ехал он в глубинку, в приход свой. Я и состри: вот, мы оба на заработки едем. Он, конечно, не обиделся, а только сказал:

- Ну, молодой человек, разница есть. Я служу Богу, помогаю людям не терять надежды, веры в лучшее. Если бы не такие, как я (тут он перешел на шепот), то вы бы уже с Марксом-Энгельсом вашим давно бы уже обратно в обезьян попревращались бы. Понимаю, денег на этом сейчас не заработаешь, а КГБ над душой стоит постоянно, но если про Бога люди забудут – тут им и конец. А теперь подумай: чему служишь ты? В окно смотришь задумчиво, грустно. Значит, невесту оставил дома. Едешь на Север, на заработки, притом надолго. И зачем оно тебе? Бог-то сотворил деньги для тебя, а не тебя для денег. У тебя цели другие – людей любить, ближним помогать, семью завести, Бога познать. Этого не сможешь – грош тебе цена со всеми твоими деньгами.

У меня, конечно, на каждое его слово по сто своих найдется: например, кому нужен этот Бог сейчас? А есть дли он вообще? Как кормить семью, если денег нет? Но было мне тогда как-то не по себе из-за этого разговора. Может, из-за прощания с Ирой, или из-за того, что родители холодно к успехам моим относятся?

Поп сошел с поезда раньше, а я ехал до конца. Вернулся я к себе в артель – и снова за труды. Вкалывал как папа Карло, вечером приходил в палатку к себе, падал от усталости и слушал, как за стеной поет ветер. Часто вспоминал Иру, и напевал песню, которую мы с ней на школьных концертах ветеранам пели:

Как я люблю глубину твоих ласковых глаз,

Как я хочу к ним прижаться сейчас губами.

Темная ночь разделяет, любимая, нас

И суровая черная степь залегла между нами.

Писал я ей нечасто (все руки не доходили), а она мне – часто и письма были длинные. Писала она, как работает, как донимают ее дети, как она их все равно любит, и как скучает за мной.

Священник в поезде подарил мне свою Библию (по тем временам – подарок очень ценный). Начинал я несколько раз ее читать, но все не получалось. Думал – приеду домой, женюсь, вот тогда и Библию почитаю, и в церковь ходить буду. Приеду домой…

Шла тогда перестройка в стране, и когда я вернулся в артель, был тысяча девятьсот девяностый год. Потом наступил девяносто первый, Союз распался, и в этих беспорядках распалась и артель наша. Начальство куда-то исчезло, а работяги остались с носом. Пришлось срочно искать новое место, и наверстывать упущенное. Пришлось и письмецо Ире послать, что задержусь, может, на годик-другой, зато приеду на белом коне и построю ей дворец на берегу Черного Моря.

Через два месяца получил ответ. Ответ был короткий:

“Приезжай как есть. За всем не угонишься, а ты мне дороже всех денег на свете. Приезжай – есть вещи поважнее хлеба да масла”.

Когда ответ пришел – я уже работал в новой артели, и перспективы представлялись самые радужные. Естественно, что просто так уехать я не мог. Вот и объяснил я Ире, что все не так просто, что надо еще подождать немножко, что потом я приеду, и все будет хорошо, через год приеду. Но через год оказалось, что к деньгам стали приписывать нули, и мои тысячи стали резко таять. Пока научился переводить их в валюту прошло еще время, денежки растаяли, и пришлось снова подзадержаться. Написал Ире длиннющее письмо, все объяснял, успокаивал… Ответа почему-то не пришло, хотя новый обратный адрес я указал и в тот раз, и в этот.

Я написал еще одно, снова объяснял, сказал, что еще годик, и приеду я – но все равно ответа почему-то не было. Странно. Может, молчание – знак согласия?

А Библия священническая все лежала у меня на стуле нераскрытая собирался все я ее прочесть, а только все времени и сил не хватало. Как раз тогда много пошли и церкви выступать, и Новые Заветы раздавать, и приглашали в церкви разные – и наши, православные, и баптистские, и всякие. Приглашали и меня, да только когда мне? Но ничего – вот, заработаю нормально, так и женюсь, и в церковь пойду, и все такое.

Но однажды пришла телеграмма мне. От отца: “Мама умирает приезжай”. Но в наши края даже срочные телеграммы идут долго, поэтому ехать было уже поздно, и я решил остаться, а приехать в следующем году – заодно и памятник поставлю. Но ответ слать стыдно было, и решил я просто промолчать.

Хотел только Ире написать. Написал. Сказал, что в следующем году приеду, пусть выбирает свадебное платье, да самое роскошное финансов у меня хватит, и все они у меня в валюте. Так что, пока Америка стоит, денежки мои в целости!

Тот год пролетел быстро, и, наконец, я собрался домой. Приеду ли еще сюда – не знаю, но скорее всего нет. Пора уже семьей обзаводиться, и бизнес раскручивать – начального капиталу хватит.

Рассовал сокровища свои по заначкам, попрощался со всеми.и поехал. Ехал снова по-скромному, и считал минуты на часах – каждая из них приближала меня к дому, к Ире, к отцу, к маминой могиле. Там уже и Библию почитаю, и в церковь пойду. Только бы домой доехать!

Приезжаю, покупаю на оставшиеся деньги белый костюм, букет роз, оставляю вещи в камере хранения – и прямиком к Ире домой. Прихожу – а там никого, двери заперты. Я – в школу, а там Иры нет, но в списках она числится… да только…под другой фамилией… и в декрет ушла. Ира, моя Ирочка, одноклассница-отличница. Ждала меня она, да не дождалась. Долго, видать, ждала. А я не хотел ехать, говорил, еще подожди, вот, приеду. И вот, приехал, да поздно.

В сердцах рванул воротник, выбросил розы. Вот, незадача! Получается, зря я горбатился там, зря письма писал, мечтал о доме… Ну ничего, хоть отец никуда не уйдет. Сделаю памятник маме, и заживем мы с ним на славу. Он всегда мечтал дом в селе купить, так я ему такую домину отгрохаю – замок целый. Вот уже дом, вот подъезд знакомый, четвертый этаж, звоню в дверь – а открывают какие-то чужие люди. Ничего не знают, говорят, купили год назад, а старого хозяина и след простыл. Я к соседям: что? как? Кое-что узнал: когда мама умерла, отец продал квартиру, купил дом где-то в селе (где – неизвестно, отец никому не сказал), и с тех пор не показывался. Где мамина могила – сказали. Поехал – стоит надгробье одинокое, на нем – цветы, свежие, рядом столик, скамейка. Постоял я там с полчаса, и поехал обратно. что теперь я мог сказать маме? Что сделать? Все мои старания теперь не могли помочь ей. Отец исчез неизвестно куда – где теперь искать? Да и что я скажу ему? И Ира – адрес мне в школе дали, да какой теперь смысл искать ее?

И вот, остался я ни с чем – при всех своих деньгах, которых у меня как было как назло много. А на что мне они теперь? Куда я с ними? Какой в этом прок? Какой прок вообще от меня? Вкалывал, зарабатывал, а в результате – потерял все, что действительно имело цену. Тут-то и вспомнился мне священник тот, и слова его. Все мы, конечно, люди, и поесть нам надо, да только не для живота мы созданы, и если ради него о главном забываем – о родных, о любимых, о Боге – какой толк от жизни такой? Какой был толк от моей жизни? Да никакого, и теперь по-новому начинать приходится. В сумке у меня Библия та, что в поезде досталась. Что ж, хоть на том спасибо, будет куда смотреть, на что равняться. Да и церквей в городе у меня хватит – и православные есть, и католики, и баптисты, и евангелисты. Главное – не вокруг кошелька жизнь строить. Цели у меня, как у человека, другие – людей любить, Бога познать. И если не смогу этого я, то грош цена мне со всеми моими деньгами.

Рождественская история

А ну, отойдите от меня, дворняжки! Фу! Фу! И какое ваше собачье дело, куда я иду? Ну ладно, держите, родимые, праздник все-таки. Да и у меня радость – отхватил на рынке колбаски практически задаром! И муки на пятерку вышло столько, что хватит на всех, и еще останется! Курицу мы уже общипали, остается пирог испечь (тут уж жена постарается) и дело готово. Рождество – праздник веселый, и сегодня мы его отметим на славу! Тем более, что в этом деле, в Рождестве, то есть, я принял непосредственное участие.

А было это так. Я держал небольшую гостиницу при дороге. Усталые путники всегда с радостью ночевали у меня, а я с радостью принимал их. Им – отдых, мне – деньги. Жизнь текла своим чередом несмотря на беспорядки в Иерусалиме, несмотря на римский гнет и все такое прочее. Но однажды у меня заночевали совершенно необыкновенные гости. С виду ничего обычного – семейная пара, приехали с севера на перепись, устали как собаки, жене плюс ко всему еще и рожать скоро. А у меня как раз все места заняты. Что делать? Куда поселить? Отвел я их в хлев, к коровам и овцам – конечно, не ахти какие покои, но все-таки не на улице – и под крышей, и тепло, и сенцо есть, где прилечь мягко. Отвел я их туда, а самого дела ждут – коридоры подмести, деньги подсчитать, детей покормить. В общем, работы непочатый край.

Под конец, усталый, вышел я на улицу – подышать свежим воздухом в тишине, а то у меня от постояльцев и дыхнуть, ни отдохнуть. И тут вижу – что-то не то: ночь сегодня безлунная, а светло – хоть иголки собирай. Ну, думаю, мистика: уже и небо светиться стало. Да нет, обычное ночное небо. Откуда же это свет? Оборачиваюсь – а на небе-то звезда зажглась новая, да не такая как все – беленькие точки на черном небе – а лучистая такая, голубоватая и немножко золотом поблескивает. И яркая – хоть зажмуривайся, когда смотришь. Да еще и светит прямо над хлевом. Может, Бог сказать что-то мне хочет? Ага, вот, в чем дело: я же забыл подоить корову! Жене нездоровиться, и это дело я взял на себя, поэтому ведро в руки и вперед. Подхожу к хлеву – а оттуда крик, как у младенца новорожденного. Ну, думаю, снова мистика! Что это еще за младенцы у меня в хлеву?

Захожу – действительно, лежит младенец, прямехонько в яслях устроился. Рядом – мать. Усталая, измученная и совсем еще молодая. Ну, и как полагается, бесконечно счастлива, наглядеться на чадо свое не может. Рядом – муж: довольный, на супругу смотрит нежно, ласково. А на ребеночка – будто на ангела глядит. Скотинка моя рядом стоит, с интересом в ясли поглядывает. И как-то странно я себя чувствую: будто к царю в хоромы вошел без спросу. Ну, про семью понятно – я их сам разместил в хлеву этом, ведь негде больше. Про младенчика тоже – родился только что. Но все равно странно: необычный какой-то ребенок это. И звезда новая, прямо на ясли светит!

Тут откуда ни возьмись – заходят прямо в хлев пастухи из соседнего села и склоняются на колени перед яслями. Говорят, что пришли поклониться иудейскому царю, который родился в эту ночь, и что об этом им рассказали ангелы. Я так ничего и на понял, но пастухов не выгнал, пусть поклонятся, вреда мне от этого не будет. А молока не дам, мне еще детей кормить.

Потом съехали они от меня и стали снимать домик в городе. Муж оказался плотником, и пару раз я сам ходил к нему по делу. Однажды (после того то ли год, то ли меньше – не помню уже) подошла к моему двору целая вереница верблюдов, ослов, лошадей, слуг, и во главе – три старика одетых не по-нашему. Говорят, что это мудрецы с Востока пришли, поклониться новорожденному Царю. Ну, я им указал путь к семейке той, они пошли.

А дня через два после того. прокатилась по всей округе нашей неслыханная беда: царь повелел найти и убить всех младенцев младше двух лет включительно. Несколько дней вокруг слышался топот копыт, солдатская ругань, детские крики и плач матерей. Мою семью эта напасть не тронула (у меня самому младшему сыну пять с половиной), но у всех моих друзей в доме был траур. Невеселое было время тогда для нас.

Но самая долгая ночь рано или поздно кончается, и самые черные тучи когда-то разойдутся. Умер сумасшедший царь, и мы вздохнули свободно: прекратились ночные визиты солдат и плач матерей. Новый царь был не особенно лучше прежнего, но, как говорится, и сам воровал, и нам не мешал. Зажили мы спокойно, и те странные дни забылись. Даже новая звезда, неожиданно появившаяся в ночном небе, так же неожиданно исчезла вместе с загадочной семьей. Жизнь тем временем шла своим чередом. Гостиница кормила нас, так что бедствовать не приходилось. Я состарился, дети – выросли, цари – все так же воровали у народа. Иногда все это меня радовало, иногда – обыденность и скука донимали меня вконец, и я в сердцах выходил на улицу подышать в тишине свежим воздухом. Как мне тогда хотелось, чтобы вновь случилось что-то необычное, ну хоть небо просветлело или звезда зажглась новая! Но небо оставалось все таким же черным, и звезд новых в ближайшем будущем не предвиделось.

Однажды, лет через тридцать после тех событий, я проснулся от странного шума на улице. Это были не просто беспокойные постояльцы или голодные коровы. Кажется, там кто-то митинг устроил очередной. Поспать не дадут! Вышел я наружу. А там, кажется, полстраны собралось: Иисус, проповедник из Галилеи, проходит через наши края и собирается в Иерусалим. Развелось проповедников в последнее время. А вот и он сам – обычный такой человек. говорят, он даже плотником был у себя на периферии. Вот такие дела! Кухарок поставили страной управлять, а плотников – в храмах службу править! Но при более близком рассмотрении оказалось, что Иисус был не просто проповедник. Во-первых, проповеди его были до неприличия простыми. Говорил он о том. что нужно любить друг друга, заботиться друг о друге и не делать другому того, чего себе не желаешь. Еще говорил, что Бог – это как отец, который любит всех людей и всем хочет блага. Поэтому Ему нужно молиться и служить, притом не так, как принято у нас – обряды, жертвы, а говорить с Ним, как с отцом родным и поклоняться прежде всего чистым сердцем. Еще говорил он, что пришло Царство Божье, то есть, пора всем покаяться и верить в Бога.

Да если бы все мы Иисуса этого послушали, то и жить легче бы стало. Но дело даже не в этом. Посмотришь на него – и чувство такое, будто прошла ночь и занимается заря. Или расходятся черные тучи, в прорывах сияет праздничное голубое небо. Неудивительно, что ради него, как я слышал, братки и налоговые инспекторы бросали свои дела и раздавали народу награбленное добро! Неудивительно, что слепые начинают видеть, а мертвые воскресают. Когда Иисус проходит рядом.

Оказавшись в толпе, я столкнулся с одной старушкой, чье лицо показалось мне знакомым. Где-то я определенно эту даму видел. Я заговорил с ней, и вот, что она мне рассказала. Иисус, оказывается, ее сын. А родился он не в Галилее, а в этих краях:

- Тогда нам нужно было успеть за документами, а в гостинице не было места. Поэтому хозяин отвел нас в хлев, где я и родила. Младенца даже положили в ясли – больше некуда было. А когда Иисус родился – на небе зажглась новая звезда, светила как раз на ясли с сыном. Само рождение Иисуса было чудесным: мне предсказал ангел, что от меня родится Мессия, Который спасет нас и даст нам истину. А потом Иосифу, мужу моему, тоже видение было, чтобы не удивлялся он ничему. Слыхано ли дело? Но самые чудеса начались когда младенец родился: сначала звезда, потом вдруг пришли пастухи и поклонились нам. Им, оказывается, тоже ангелы сказали, что Мессия родился. Потом еще пришли какие-то старцы с Востока, сказали, что по их вычислениям (это они звезды считали и увидали нашу. новую) должен здесь родиться великий Царь. Вот он и родился – царь, да только не такое его царство, как мы думать привыкли. Он царство Божье людям несет, истину рассказывает. Подарили нам мудрецы эти золото, ладан и смирну, как царевичам полагается. Они нам, кстати, пригодились: царь Ирод решил перебить всех младенцев младше двух лет включительно. Но Иосифу явился ангел, и сказал бежать отсюда. Мы и убежали. Потом, слыхали, тяжко вашим краям пришлось из-за Ирода…

Ну конечно же, и звезда, и погромы, и пара в хлеву! Да это же у меня в гостинице было! Спаситель мира, долгожданный Царь, сам Бог пришел тогда ко мне! Руки, давшие жизнь и здоровье сотням несчастных, не могли дотянуться до морды моего осла. Разве это не чудо? А я даже не нашел Ему места у себя дома! Я отправил Бога в хлев, подальше с глаз, хотя с радостью принял бы у себя дома заморских мудрецов. Я не дал Ему молока, хотя для высокопоставленных гостей еда у меня бы нашлась. Какая досада! Ко мне пришел Бог, а я не заметил Его, не принял Его, отказался от Него… Слава Богу, что теперь у меня есть возможность исправиться! Естественно, что с этого дня Иисус всегда был у меня желанным гостем. У меня в доме Он несколько раз учил, пока не ушел в Иерусалим. В Иерусалиме Его убили. Но ученики Его рассказали мне, что видели Его живым. Помня Иисуса, я не удивился: Он мог умереть, но не мог не воскреснуть. Тем более, что с его приходом прошла темная ночь и разошлись черные тучи. Занимается заря, показывается в просветах голубое небо и не стоит прятаться от долгожданного света.

Чего-то не хватало

В начале сотворил Бог небо и землю…

Земля же была безвидна и пуста…

И сказал Бог: Да будет свет. И стал свет…

В мире было темно. Темно не так, как в ночном лесу – там и звезды светят, и луна, а если тучи – то все равно привыкаешь и различаешь сосны, кусты и знакомую тропинку. И не так, как ночью под одеялом – там и тепло, и уютно, и мягко. А ту тьму можно было сравнить разве что со старым подвалом, где и зябко, и сыро так, что вода под ногами хлюпает, и глухо как в танке, и всякого хлама под ногами навалено. Одним словом – был хаос.

И тут раздалась Песня. Вначале тихо, почти неслышно. Но постепенно она набирала силу, становилась все ощутимее, все зримее. Казалось, ее можно было взять в руки, обонять, попробовать на вкус, даже увидеть – такой необычной была эта Песня. Она будто наполняла собой пустоту – и она уже не была пустотой. И тьма уже не была тьмой – она наполнялась Светом. Песня принесла свет во тьму – и на свету стены грязного подвала рухнули и исчезли, а за ними было Небо – совсем как настоящее ночное небо, только глубже и чище, сверкающее мириадами звезд, маленьких и больших, ярких и не очень, и каждая была по-своему особенной и прекрасной.

А среди всего этого, объятая волшебной Песней, кружилась Земля. Она была прекрасна особенной, первобытной красотой, вся затянутая облаками, из-за которых то и дело вырывались клубы серо-голубого пара. Песня окутывала ее, подобно теплому покрывалу, пролетала над ней подобно кисти художника и одаривало всеми красками, которые только может создать воображение.

И на все это взирал Мастер – это от Него исходила дивная Песня, это Его рука водила волшебной кистью, это Он принес во тьму живительный свет. Теперь же Его взгляд ласкал этот новорожденный мир, Им же созданный. Он смотрел на мир, как художник – на свою картину.

И увидел Бог, что это хорошо…

Воистину, созданный мир был хорош – и звезды в бездонном небе, и Земля, окутанная облаками пара.

Но чего-то не хватало.

Тогда Мастер направил Свою Песню на облака – и они расступились, образовав воздух и раскрыв перед Песней Море – величественное Море, не знавшее берегов, и покрывавшее всю землю целиком. Песня пронизала собой воздух, устремилась в море – и заиграла на гребне каждой волны, отразилась в каждом плеске, заставила свой свет отразиться в бесчисленных зеркалах нового мира. Море было прекрасно. В его водах отражались небесные звезды и голубое небо. Земля преобразилась, обретя царственное величие и спокойствие.

Но все равно чего-то не хватало.

Потом среди Моря показались голые островки суши. Они становились все больше, поднимались все выше, образовывая материки, на которых были горы и долины. Поначалу они были ничем не приметны – просто голые скалы. Но Песня пролетела над ними – и на голой земле появилась жизнь. Зеленые ростки пробивались сквозь землю, выглядывали из-за камней, ползли по холмам и скалам. Земля стала ярко-зеленой, а затем на ней появились и свои звезды – это появились цветы. Вслед за ними последовали деревья – совсем как горы, только добрые, теплые и полные жизни. Мир будто оделся в самую нарядную одежду, как бы празднуя свое рождение и величие Мастера.

Но снова чего-то не хватало.

Из-за горизонта показалось солнце – огненный шар, который теперь нес на Землю свет, подобно той Песне. Теперь были восходы, сумерки, ночи. С каждым часом мир расцветал все новыми красками, равных которым никогда не создаст даже самая смелая фантазия. Мастер наслаждался своим творением, и видел, что оно хорошо. Но чего-то не хватало в этом мире со всей его красотой.

Море наполнилось рыбой, по земле стали ползать, бегать, ходить и прыгать животные, а небо взлетели крылатые птицы. Мир обрел жизнь и движение, став еще прекраснее, еще величественнее.

Но ему определенно чего-то не хватало.

Наконец Мастер протянул Свою руку к земле, взял немного глины, придал ей форму, вдохнул в эту куклу Свою Песню – и глина ожила, став плотью. Сам Мастер в восхищении отпрянул назад перед Своим детищем. Оно до сих пор было похоже на глину, но обладало небывалой силой, непохожей на силу животных, птиц или рыб. У него не было сильных лап, крепких зубов или надежной чешуи. Вместо этого Песня вложила в него разум, способный достичь самой далекой звезды, и сердце, могущее вместить в себя целый мир. Теперь творение как будто обрело венец, придающий смысл всему существованию мира. Творение Мастера, созданное из глины (Он так и назвал его – Глина, Адам, Человек), достойно было владычествовать над всей Землей. Это был Царь – могучий, мудрый и заботливый. Венец творения, он воистину был похож на корону, венчающую замысел Мастера. Сам же Мастер долго смотрел на человека, одновременно восхищаясь и оценивая, будто готовился вынести окончательное суждение, решить, хорошо ли то, что Он сотворил.

И сказал Бог: нехорошо человеку быть одному.

Как ни странно, человеку, этому венцу творения, одаренному разумом и душой, способному не просто наполняться Песней, но слышать и понимать ее, достойному заглянуть за пределы творения и предстать перед Мастером, чего-то не хватало. Это был венец, но в нем не хватало главного бриллианта. Это был корабль, но на мачтах не было ни одного паруса. Это была книга, но ее страницы были пустыми. Разум человека мог постигнуть все тайны мироздания, но знаниями не с кем было поделиться, некого порадовать своими открытиями. Сердце его могло охватить всю красоту и величие мира, вместить в себя даже кусочек волшебной Песни, но даже тогда в нем оставалась пустое место. У человека не было Друга, не было спутника, который бы занял эту пустоту, разделил с человеком все радости жизни. Мастер мог бы создать еще одного Человека – но тут требовалось что-то иное.

И вот, Он взял Человека в руки, и навел на него сон. Затем коснулся его бока – там, где билось человеческое сердце – и взял часть его – плоть от плоти, кость от кости, душу от души, сердце от сердца. Затем положил человека обратно на землю, а ту часть прижал к Себе, и снова, как в самом начале, начал петь. В этой Песне, казалось, было все, что Мастер сотворил до того – и чистота первого Неба, и дикая красота первозданной Земли, и величие Моря, и неизбывная сила жизни, какая была в зеленых ростках, и нежные сумерки, и быстрота птиц и животных, и, конечно, те же разум и сердце, которые подняла из глины Человека. Это был такой же Человек – но вместе с тем и иной, ибо Мастер вложил в него немного иную Песню. Имя новому творению было – Женщина, но еще ее звали Ева – жизнь. И воистину, благодаря ей не только обрели жизнь все последующие поколения людей, но и весь мир как будто преобразился, обретя, наконец, ту жизнь, для которой его создал Мастер. Корабль оделся парусами, книга обрела слова, а в короне появился сияющий бриллиант. Человек обрел друга и спутника, плоть от плоти и сердце от сердца. Не то, чтобы раньше был один человек, а стало два, а скорее была половинка человека, недописанная картина, несобранная мозаика, а теперь – все стало на своим места, и Человек, а с ним и весь мир, обрели свое завершение.

И увидел Бог, что Он создал, и вот, хорошо весьма!

Он долго держал в руках Женщину, будто жалея отпустить ее на землю, но потом положил ее на зеленую траву в саду, где еще спал Человек. Когда Человек очнулся ото сна, перед ним сидела Женщина и смотрела прямо на него.

Вскоре они уже ходили по саду, рука в руке, вместе осматривая деревья и цветы, знакомясь со зверями и птицами. А Мастер долго смотрел на них, не скрывая своего восхищения перед Своим творением – особенно перед Женщиной, которая стала самым лучшим украшением для всего мира.

“Смертию смерть поправ”…

Рассказ священника

 

Каждый раз, когда смотрю на распятие, я вспоминаю эти слова – особенно перед службой и особенно на Пасху. Попадья моя – та лучше всех знает, как я перед всенощной волнуюсь – чтобы облачение чистое было и наглаженное, чтобы голос не хрипел, чтобы выспался как следует и к утру не шатался от усталости. Пасха все-таки, великий праздник. Зеленеет к этому дню весь мир – какая суровая зима не грянет, как весна не запоздает, а все равно к Пасхе почки распустятся, и наши места облачатся в самые нарядные ризы. Стараюсь и я прийти на службу нарядным, чтобы и приход, и дьяки, и певчие видели – день сегодня не простой. Завтра к церковным воротам снесут верующие свои яйца и паски – святить. Придет на всенощную сегодня столько народу, что и в самой церкви яблоку упасть негде будет, и во дворе не протолкнуться, и на улице трамвай трезвонить будет, пока народ уйдет с путей.

Радостно? С одной стороны – да. Радостно, что люди в церковь ходят, к Богу тянутся. Радостно оттого, что думают люди не только о куске хлеба да бутылке. Радостно, что моя работа, мое служение Богу еще кому-то нужны. Эта радость всегда охватывала меня в пасхальные дни. Но однажды приключилась со мной одна история, после которой относиться к Пасхе по-старому я уже не могу, хоть убейте. Как это назвать – я уже и сам не знаю: сон не сон, явь, не явь, а только было это на самом деле. Ранней весной возвращался я с вечерни домой. После службы были у меня посетители, поэтому освободился я поздно, и когда подходил к дому, было уже темно. Толкнул я калитку, и вдруг встал на месте как вкопанный – во дворе у меня какие-то люди с факелами ходят. Фонариков нет у них, что ли? Да и одеты как-то не по нашему – балахоны непонятные, доспехи, мечи на поясах болтаются. А ведут себя – ни дать ни взять опера на “Бобике” приехали хулиганов брать. И вижу, что нашли во дворе у меня одного – среднего роста, худенький вроде, а лица в темноте не разберу. Стоит себе спокойно, вроде это не за ним пришли (а те уже мечи обнажили, убить беднягу готовы). Тут огонь от факелов осветил его лицо – и я узнал, кто это.

Представьте себе, что родителей ваших еще при Брежневе лишили родительских прав за религиозные убеждения, и вас отправили в интернат, а их – в Сибирь или сумасшедший дом (со мной было так: у меня родители верующие были). Через много лет родители разыскали вас и начали забрасывать подарками, письмами, а потом добились, чтобы вас вернули к ним. И вот, вы стоите у ворот интерната, высматриваете лица, знакомые вам по фотографиям, и тут видите в толпе двух человек и понимаете – это они. Те самые, родные, любимые и любящие, которые не забыли, которые нашли – вот они, наконец-то, и похожи они на те фотографии, что остались от них, и не похожи, и узнаешь их, и не узнаешь одновременно, а только сердце от радости из груди выпрыгивает.

Вот так и теперь – Тот, Кого я столько раз видел на иконах, кому говорил столько молитв, Кому посвятил жизнь, ради Кого стал священником – вот Он, стоит передо мной, обратив Свой лик на людей с мечами. Так значит, я неведомым образом оказался в Гефсиманском саду, и на моих глазах иудеи берут под стражу Иисуса Христа, Господа и Спасителя моего. Все промелькнуло у меня перед глазами как во сне – и Петр с мечом, желающий защитить Учителя, и исцеление раненого слуги, и грубость солдат…

- Неужели мне не пить чаши, которую дает мне Отец?

Сотни раз я слышал, читал, сам говорил во время службы эти слова, но сейчас для меня они будто звучали впервые. И впервые сердце мое наполнилось негодованием – ведь Иисус безоружен! Ведь Он ничего им не сделал! Ведь Он вообще никому не причинил зла! Почему же они идут на Него с мечами? Почему связывают и ведут на верную смерть? Слезы потекли по моим щекам и все поплыло перед глазами…

Открыв глаза, я увидел священников, фарисеев, раввинов – умные и гордые лица, искаженные злобой. Почему? Почему они называют себя слугами Бога, если не желают принять Бога, когда Он Сам пришел к ним? Почему гордыня, корысть, тщеславие заняло место любви в сердцах священнослужителей ветхозаветной церкви?

Вот в комнату ввели Христа – избитого, измученного, униженного – но не утратившего божественного достоинства. Послышались слова лжесвидетелей, крики и ругань иудеев, оскорбления и удары… Куда же подевалось человеческое достоинство? Уважение к ближнему?

Вот пришел день, и Христа отвели к Пилату. Римляне дали миру закон, справедливость, порядок. Но где они теперь? Раввины требуют смерти Христа, Пилат понимает, что Он невиновен, что Он заслуживает славы и почета, а не наказания! Но тут место справедливости занимает страх, корысть и безразличие.

Толпа снаружи кричит: “Распни”! А ведь они же славили Христа, когда Тот въезжал в Иерусалим, творя чудеса и давая хлеб голодным. Куда же подевалась их благодарность? Их честность? Где твердая рука закона, призванная карать преступников? Праведник осужден на смерть. Вот Он идет по грязным городским улицам, неся Свой крест на место казни. Люди галдят, и до моих ушей долетает то плач, то насмешки. Где же верные последователи Спасителя? Где друзья, где верные люди, которые вступятся за Своего Учителя?

На Голгофе подняли три креста – два для убийц, один – для Праведника. Насмешки и издевательства слышны в толпе так же часто, как и раньше, и казнь не вызывает в них ни страха, ни сострадания. Куда же подевалось благородство, отвага и доброта, которые Бог вложил в сердце Своего творения – Человека? Где этот человек, созданный Богом? Способны ли люди хоть на что-то хорошее? Или же не осталось в нас ни одной Божьей искры?

- Прости им, ибо не ведают, что творят.

Еле слышно эти слова слетают с Пречистых уст. Их не слышно из-за галдежа зевак, которым интересно смотреть, как умирает человек. Божьих слов не слышно за криком нечестивцев. Божий огонь угас, потушенный смрадным ветром человеческой низости.

Иоанн с Матерью Божьей подошли к кресту, и Распятый что-то сказал им. По Евангелию я вспомнил, что это за слова – Господь поручил Иоанну заботиться о Матери. Его любовь к ней, забота о ближних остались неизменными до конца. Но вскоре к небу устремились другие слова, полные отчаяния и скорби:

- Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?

Он сошел в мир, чтобы спасти его – и мир распял своего Спасителя. Бог отвернулся от Своего Сына, потому что не мог спокойно взирать на Его мучения.

Голова Иисуса бессильно упала не грудь, и дыхание прекратилось. Бог умер. Спаситель был убит теми, кого спас. Друзья предали Учителя. Священники убили Бога. Судьи не пожелали спасти Невиновного. Люди не проявили сострадания к брату. Все хорошее, что было в этом мире, оказалось пустым звуком. Справедливость – всего лишь погоны на плечах продажного судьи. Дружба – всего лишь насмешливый поцелуй перед предательством. Вера – всего лишь орудие в руках лицемера. В этом мире воистину не осталось ничего хорошего, ничего Божьего, ничего человеческого.

Я и не заметил, как весь мир окутала тьма. Но поняв то, я и не удивился. Тьма, гораздо страшнее этой окутала мир еще раньше – тьма греха и нечестия, тьма лжи и обмана, ханжества и лицемерия, корысти и тщеславия, злобы и безразличия. Бог отвернулся от мира, ведь смотреть было не на что. Он умер – и с ним, казалось, умерло все то, ради чего стоило жить – любовь и дружба, верность и отвага, честность и справедливость, доброта и благородство. Средоточие добра было заключено в гробнице и завалено тяжелым камнем. Мир исчез – в его существовании уже не было смысла.

Я думал, что конец придет и мне – да и зачем жить, если нет того, ради чего стоит жить? Но оказалось, что я сижу на мягкой траве, а на востоке теплится заря. Прохладный ветер треплет мне волосы, а шелест листьев ласкает слух. Невдалеке я увидел гробницу – ту самую. Камень был отвален, и рядом Сидел Он – Тот Самый, распятый и воскресший.

Он воскрес – и не только Он. Воскресло утро, а с ним – и все последующие дни. Воскресло добро, чтобы обрести новую жизнь у Того, Кто создал его. Воскресла жизнь, которую Он вновь принес в этот мир. Воскрес мир, ибо Он искупил все хорошее, что было в нем и недалек час, кода изгладится из него все злое. Господь жив – и с ним живет все, через Христа, со Христом и во Христе. Господь жив, и Он вернул смысл всему, что есть в этом мире.

Смертию смерть поправ.

Я толкнул калитку, и оказался у себя во дворе. Дверь в дом была открыта и на пороге стояла моя жена. На кухне горел свет, окно было открыто, и из него доносился отчетливый запах вареников. Я снова был в “своем” времени, в “своем” мире. Близилась Пасха, праздник воскресения Христа – того самого Воскресения, свидетелем которого мне довелось оказаться.

Близилась Всенощная служба, конец Великого поста, паски и яйца, ставшие неотъемлемыми атрибутами этого праздника. Но Бог желает, чтобы мы заглянули за эти символы, увидели их смысл, и поняли главное – страдания, смерть и воскресения Бога, сошедшего с небес ради нашего спасения. Каждую Пасху я стараюсь показать своим прихожанам, что в это праздник (да и не только в этот) каждый человек обязан заглянуть в свое сердце и спросить:

- Помню ли я о Боге? Что для меня значит праздновать Пасху? Что для меня вообще значит быть верующим? Слушаюсь ли я Бога на деле, а нее только на словах? И воскрес ли Бог для меня? Или же я, как древние иудеи, не желаю признавать Бога, предпочитая Ему свою злобу, своекорыстие, гордость?

Если нет – то говоря на Пасху “Христос воскрес”, вы обманываете себя. Для вас Христос еще не воскрес, либо вы не желаете видеть Его. А значит – весь мир и все прекрасное, что есть в нем, закрыт для вас, и жизнь не имеет смысла. Поэтому Бог призывает вас обратиться к Нему и вспомнить, что вы – человек, а не поумневшая обезьяна. Потому что только признание Христа вашим Господом сделает вас человеком.

А если вы живете с Богом – то с чистой душой можете сказать на Пасху себе и тем, кого встретите:

Христос воскрес!